Вопрос престолонаследия всегда был мучительным для государей. Сильный наследник может перечеркнуть все твои заслуги или приписать их себе; слабый наследник разбазарит государство, но хуже всего посредственный наследник – при нем будут заправлять государством все, кроме него

И в самом деле, кому оставить государство, созданное неимоверным трудом, которое стоило стольких оправданных и неоправданных жертв, когда ради его процветания приходилось «ночью не спать» и «днем не сидеть без дела»? Хорошо, если есть достойные наследники, но это как раз тот случай, когда в «достойных» сомневаешься больше всего. Выход из этого государи находили в том, чтобы построить государство на таких принципах, которые оставались бы после них незыблемыми, обретя или высшую сакральность, или силу закона. В случае с Чингисханом мы имеем дело с царем-основателем, который по этому же праву сразу становится и царем-законодателем. «Великая Яса» Чингисхана – яркое тому свидетельство. Известный исследователь Хара Даван, отмечая особое внимание, которое Чингисхан уделял роли письменности, писал, что «одним из важнейших приобретений, которое дала вновь введенная письменность, явилось то, что благодаря ей оказалось возможным закрепить и кодифицировать монгольское обычное право и народные обычаи и воззрения, – разумеется, под сильным влиянием на эту кодификацию взглядов самого Чингисхана. Это законодательство вылилось в форму «Великой Ясы», которая делилась на два крупных раздела: 1) «Билик» – сборник изречений самого Чингисхана, который содержал в себе мысли, наставления и решения законодателя как общего, теоретического характера, так и высказанные им по поводу различных конкретных случаев; 2) собственно «Яса» – это свод положительных законов, военных и гражданских, обыкновенно с установлением соответствующих кар за неисполнение. «Яса была для потомков Чингисхана ненарушимым законом, от ее предписаний они ни в чем не отступали». Происходило это, скорее всего, оттого, что ее нормы одухотворяла сама личность Чингисхана, который еще при жизни превратился в предмет культа и религиозного поклонения. Напряженно размышлявший над этим феноменом историк В.П. Юдин в попытке понять неувядаемое влияние Чингисхана на своих потомков, выдвинул концепцию «чингизизма». «Складывавшиеся в процессе исторической деятельности Чингисхана и его потомков в чингизизм, дополненный элементами шаманизма, эти мифы в их новой системе стали для татаро-монголов могучей духовной силой, адекватной их воинской мощи. Но чингизизм был не только религией. Чингизизм освятил право рода Чингисхана на верховную власть. Титул «хан» стал исключительной прерогативой чингизидов. Попытка присвоить ханский титул нечингизидов в сознании тюрко-монгольских и других народов отражалась как противоправная и даже аморальная».
Известно, что до объявления своего завещания насчет наследника престола Чингисхан вызвал к себе даоского монаха Чань Чуня, который славен был не только своей святостью, но и поисками бессмертия. Визит монаха в ставку грозного монгольского императора затянулся на три года. Причем путешествовал он со всеми возможными удобствами, а принят был с неслыханными почестями. Однако на аудиенции император спросил у монаха лишь одно: «Возможно ли для него, для Чингисхана, стать бессмертным?». На что монах со всей добросовестностью ученого ответил: «Есть средства для продления жизни, но средства для бессмертия нет». Лишь после этого каган всерьез задумался о возможном наследнике. У Чингисхана от старшей жены Бортэ было четыре сына: Джучи, Чагатай, Угэдэй и Толуй. Остальные в счет не шли, и в этом каган был тверд. Примечательно, что в «Сокровенном сказании монголов» вопрос о наследнике ставит перед ним не Бортэ, а вторая жена Есуй. Перед Сартоульским походом, т.е. походом в Среднюю Азию, она так обращается к своему царственному супругу:

«О благе народном все мысли твои,
Проходишь ли ты перевалом высоким,
Широкие ль реки ты вплавь переходишь,
Иль в дальний поход ты, как ныне, идешь.
Но в мире не вечно ведь все,
что родилось.

Как семя, народ твой развеется,
Когда упадешь ты, владыко,
Как падает в бурю высокое древо.
Кому же ты царство свое завещаешь?

Как стая испуганных птиц, разлетится
Народ твой, когда, пошатнувшись,
Падет его царственный столп и опора.
Кому же ты царство свое завещаешь?»

Но и Есуй уверена в том, что право на трон имеют только дети от первой жены: «Чье имя назовешь ты из четверых твоих витязями родившихся сыновей?». Чингисхан хвалит ее за ум и далее по старшинству обращается к своим сыновьям. А мы сделаем небольшое отступление и тоже задумаемся, кто же из них был достоин более других стать наследником?
Итак, начнем со старшего сына. Джучи родился вскоре после меркитского плена Бортэ и потому не только «злые языки», но и младший брат Чагатай называли его «меркитским выродком». Хотя Бортэ неизменно защищала Джучи, а сам Чингисхан всегда признавал сына своим, тень меркитского плена матери легла на Джучи бременем подозрений в незаконнорожденности. Кроме того, он и по складу характера был гораздо добрее и гуманнее своего отца. Его не привлекала необузданная жестокость, он думал не столько о завоеваниях, сколько о том, как сберечь и обустроить завоеванное.
По «Табакат-и-Насири», «когда Джучи увидел воздух и воду Кыпчакской земли, то он нашел, что во всем мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих, в ум его стало проникать желание восстать против своего отца; он сказал своим приближенным: «Чингисхан сошел с ума, что губит столько народа и разрушает столько царств. Мне кажется, наиболее целесообразным будет умертвить отца на охоте, сблизиться с султаном Мухаммадом, привести государство в цветущее состояние и оказать помощь мусульманам»; далее историк рассказал о том, что Чагатай отцу донес о намерении Джучи. Чингисхан послал против сына группу людей. О противостоянии отца и сына говорил Рашид ад-Дин: «После покорения Хорезма Джучи хан направился в сторону Ирдыша, где находились его обозы, и присоединился к своим ордам. Еще раньше Чингисхан приказал, чтобы Джучи выступил в поход и покорил северные страны, как то: Келар, Башгирд, Урус, Черкес, Дашт-и-Кипчак и другие области тех краев. Когда же он уклонился от участия в этом деле и отправился к своим жилищам, то Чингисхан, крайне рассердившись, сказал: «Я его казню, не видать ему милости».
Средневековым мусульманским историкам вторит наш современник Л. Гумилев: «Чингисхан заподозрил, что Джучи хочет приобрести популярность среди завоеванных народов и отделиться от Монголии. Вряд ли это было так, но факт остается фактом: в начале 1227 г. охотившегося в степи Джучи нашли мертвым, со сломанным позвоночником. Страшные подробности происшедшего неизвестны, но, без сомнения, отец был единственным человеком, заинтересованным в смерти Джучи и способным оборвать жизнь ханского сына».
Что касается второго сына Чингисхана, Чагатая, он с ранних лет рос в смертельном соперничестве с братом, и в противоположность Джучи был жестоким, дисциплинированным воякой. Отец его назначил хранителем Ясы, и лучшего хранителя, наверное, и нельзя было сыскать. Чагатай соблюдал и дух, и букву закона. О третьем сыне великого хана Л. Гумилев пишет так: «Угэдэй, подобно Джучи, отличался добротой и терпимостью к людям. Но самой характерной чертой Угэдэя была страсть к степной охоте и выпивке в компании друзей. Разницу в поведении Угэдэя лучше всего иллюстрирует следующий случай: однажды в совместной поездке братья увидели у воды мывшегося мусульманина. По обычаю, каждый правоверный обязан был несколько раз в день совершать намаз и ритуальное омовение. Монгольская традиция, напротив, запрещала человеку мыться где-либо в течение всего лета. Монголы полагали, будто мытье в реке или озере вызывает грозу, а гроза в степи очень опасна для путников, и потому «вызов» грозы рассматривался как покушение на жизнь других людей. Нухуры (дружинники) безжалостного законника Чагатая схватили мусульманина. Предвидя кровавую развязку – несчастному грозило отсечение головы – Угэдэй послал своего человека, чтобы тот велел мусульманину отвечать, что он уронил в воду золотой и всего лишь искал его там. Мусульманин так и сказал Чагатаю. Тот велел искать монету, а за это время дружинник Угэдэя подбросил золотой в воду. Найденную монету вернули «законному» владельцу. На прощание Угэдэй, вынув из кармана горсть монет, протянул их спасенному им человеку и сказал: «Когда ты в следующий раз уронишь в воду золотой, не лезь за ним, не нарушай закон».
Гумилев приводит также подробности из жизни младшего сына Чингисхана, Тулуя, сообщая, что тот родился в 1193 году, когда Чингисхан находился в чжурчжэнском плену. По мнению Гумилева, на сей раз неверность Бортэ была вполне очевидна, «но Чингисхан и Тулуя признал своим законным сыном, хотя внешне Тулуй не напоминал Борджигина. Всех борджигинов отличали зеленые или синеватые глаза, китайские историки называли их «стеклянными», и светлые с рыжиной волосы, а Тулуй имел вполне обычную монгольскую внешность – черные волосы и темные глаза».
Все четыре сына обладали одинаковыми правами на престол, но Чингисхан почему-то выбрал среди них, казалось бы, самого невыдающегося – Угэдэя. Чем был обусловлен такой выбор? Чингисхан твердо верил в машину предустановленного им чингизизма. Во-первых, он убрал с дороги своего старшего сына Джучи – единственного, кто противился этой машине, и, главное, имел реальный авторитет в войсках и народе. Во-вторых, он назначил хранителем своего закона Чагатая – очень старательного и бдительного во всем, что касается установлений Чингисхана. В-третьих, своего младшего сына Тулуя он воспитал в фанатичной преданности своей особе, и теперь тот стоял за спиной Угэдэя, как глаза и уши своего отца, по существу, его второе альтер эго. Кроме того, на том знаменитом совете он не только утвердил на престол Угэдэя, но и дал каждому своему сыну по улусу, утвердив их правителями этих владений. Грозный дед не обошел также и внуков, уже при своей жизни выделив им соответствующие области. «Внукам Чингисхана были выделены различные области улуса или высокие должности. Старший сын Джучи, Орда-Ичэн, получил Белую Орду, находившуюся между Иртышом и хребтом Тарбагатай (район нынешнего Семипалатинска). Второй сын, Батый, стал владеть Золотой (большой) Ордой на Волге. Третьему сыну, Шейбани, отошла Синяя Орда, кочевавшая от Тюмени до Арала. При этом трем братьям – правителям улусов – было выделено всего по одной-две тысячи монгольских воинов, тогда как общая численность армии монголов достигала 130 тысяч человек». За этим стоял тот смысл, что монголам незачем переселяться в завоеванные страны, они должны были стать особой, привилегированной кастой, владеющей и управляющей завоеванными территориями по праву чингизизма.
Обратимся к «Сокровенному сказанию монголов» – историческому памятнику, где проблеме престолонаследия посвящен особый параграф. После слов, сказанных Есуй, Чингисхан ждет предложений от своих сыновей и первым обращается к Джучи. Но его перебивает Чагатай и после небольшой перепалки Чагатай предлагает в наследники Угэдэя. Джучи тоже поддерживает это предложение. И тогда каган обращается к среднему сыну. «А ты, Огодай, что скажешь? Говори-ка!» Огодай сказал: «Как мне ответить, что я не в силах? Про себя-то я могу сказать, что постараюсь осилить. Но после меня. А что, как после меня народятся такие потомки, что, как говорится, «хоть ты их травушкой-муравушкой оберни: коровы есть не станут, хоть салом обложи – собаки есть не станут!» Не выйдет ли тогда дело по пословице: «Лося сохатого пропустил, а за мышью погнался!» Что еще мне сказать? Да только всего я и могу сказать!» – «Вот это дело говорит Огодай – сказал Чингисхан. – Ну а ты, Тулуй, что скажешь? Говори!» Тулуй отвечал: «А я, я пребуду возле того из старших братьев, которого наречет царь-батюшка. Я буду напоминать ему то, что он позабыл, буду будить его, если он заспится. Буду эхом его, буду плетью для его рыжего коня. Повиновением не замедлю, порядка не нарушу. В дальних ли походах, в коротких ли стычках, а послужу!» Чингисхан одобрил его слова». А насчет сомнений Угэдэя в своем потомстве каган заметил следующее: «Ну а уж если у Огодая народятся такие потомки, что хоть травушкой-муравушкой оберни – коровы есть не станут, хоть салом окрути – собаки есть не станут, то среди моих-то потомков ужели так-таки ни одного доброго и не родится?» Здесь проводится та мысль, что Угэдэй не может быть основателем новой династии, по смерти Угэдэя на верховный престол может воссесть другая линия потомков Чингисхана. Впоследствии так и произошло. Хубилай, с которого начнется династия Юань в Китае, был сыном Тулуя.
Итак, из четырех своих сыновей Чингисхан выбрал в престолонаследники Угэдэя. Казахи говорят, что отец – лучший критик своих детей. Видимо, в Джучи его не устраивала излишняя самостоятельность, а в Чагатае – излишняя исполнительность, Тулуй же был еще слишком молод. На взгляд Чингисхана, Угэдэй подходил по всем параметрам. Он был уравновешен и потому устраивал всех, а это было очень важно на тот момент. Чингисхан не просто утверждает его наследником, он утверждает его наследником с согласия всех фигурантов. Значит, конфликты по этому поводу исключены. Здесь надо вспомнить и о том, что Чингисхан в одном из своих изречений говорит, что в походе надо равняться не на самого сильного, а на среднего. Сильных не так много, как средних, массу любого народа составляют середняки. Гениальность Чингисхана в том, что он умел и считаться с ними, и влиять на них. Это как раз то «молчаливое большинство» французского философа Бодрийяра, которое в своей кажущейся пассивности представляет на деле грозную силу. Монгольский император понимал также и то, что после эпохи завоеваний приходит время удержания завоеванного и здесь нужен не лидер, все время рвущийся вперед, а обыкновенный рассудительный человек, не хватающий звезд с неба, но и не брезгующей синицей в руке. Таким человеком и оказался Угэдэй. Хоть он и правил всего 12 лет, за это время была завоевана Россия и часть Восточной Европы, довершено завоевание Китая. Он оказался первым правителем огромной централизованной империи, простирающейся от Тихого океана до Балтийского моря. В «Сокровенном сказании монголов» о первых годах правления Угэдэя пишется следующее: «Не будем обременять государство, с такими трудами созданное родителем нашим и государем Чингис-ханом. Возрадуем народ тихим благоденствием, при котором, как говорится, ноги покоятся на полу, а руки – на земле. Получив все готовое от государя родителя, введем порядки, необременительные для народа». Во-первых, он упорядочивает налогообложение, чтобы оно не было непосильной ношей для простого монгола. Во-вторых, налаживает коммуникации по всей огромной державе. Это именно при нем начинают строиться ямы и впервые налаживается работа почтовой службы. В «Сокровенном сказании монголов», которое, кстати, тоже было написано в его правление, в 1240 г., Угэдэй так подводит итоги своей деятельности: «Взойдя на родительский великий престол, вот что совершил я после деяний государя и родителя. Я окончательно покорил лихудский народ (Циньское царство) – это во-первых. Во-вторых, я учредил почтовые станции для ускорения передвижения наших послов, а также и для осуществления быстрейшей доставки всего необходимого. В-третьих, я приказал устроить колодцы в безводных землях, чем доставляю народу воду и корма, и, наконец, учредив должности ямчинов и танмачинов, установил полный покой и благоденствие для всего государства. Итак, я прибавил четыре своих дела к деяниям своего родителя, государя. Но вот и погрешности мои. Будучи возведен на государев родительский великий престол и, приняв на плечи свои все государственное бремя, бываю я одолеваем темным вином. Вот первая моя вина. А вторая вина моя состоит в тех упущениях, которые проистекли от захватов по наущению беспутных женщин, девиц из улуса дяди Отчигина. Непристойно было императору впадать в беззаконные упущения и пороки. Вы спросите затем, что за вина такая извести, как я извел тайно, Дохолху. Да, это было тяжкое преступление погубить Дохолху, который всегда шел впереди всех пред очами своего государя, моего родителя-хана. Кому же теперь предварять всех, указуя путь, на глазах моих? Признаю вину свою в том, что по неразумной мести погубил человека, который пред очами хана-родителя опережал всех в ревностном исполнении Правды-Торе. Наконец, есть и еще вина. Из жадности я все боялся, как бы дикий зверь, который плодится изволением Неба и Земли, как бы этот зверь не перебежал к моим братьям. И вот, чтобы создать для него преграды, я приказывал строить глинобитные стены и выслушивал упреки от братьев. Итак, я прибавил четыре дела к деяниям государя-отца и в четырех же делах погрешил».
Не правда ли, завидная прямота и честность для монарха, способного тысячу раз переписать свою историю, чтобы выставить себя в выгодном свете? Его же никто не заставлял сознаваться в своих пороках и преступлениях, но энергия поклонения правде, заложенная в Ясе Чингисхана, была столь сильна, что никому не позволялось кривить душой, даже императорам. И, думая о наследниках Чингисхана, мы, прежде всего, видим в них его самого – требовательного, взыскующего, ничего себе не прощающего и ни в чем себе не отказывающего, и потому сумевшего стать мерой и себе, и своим потомкам.