Выдержав 25-летнюю паузу, в Алматы вновь выступила знаменитая пианистка Полина Осетинская.
Когда-то очаровательную маленькую девочку с розовым бантиком на голове алматинская публика принимала с восторгом. Да и не только алматинская. 
Ей рукоплескали во всех уголках Советского Союза. Между тем ее детство нельзя было назвать счастливым и безмятежным. Неординарность ее судьбы удивляет, потрясает, шокирует

Полина Осетинская начала играть на рояле в возрасте пяти лет. До тринадцати лет ее бессменным педагогом являлся отец, весьма известный кинодраматург Олег Осетинский. После развода с женой он оставил дочку у себя, воспитывал ее по собственной методике под названием «Дубль-стресс», отличной от принятых в музыкальной педагогике. Олег занимался с Полей дома, будучи рядом практически круглосуточно. Утро в доме начиналось с кросса на два-три, а потом и на четыре-пять километров, специальной гимнастики и дыхательных упражнений. После завтрака – прослушивание записей – и к роялю. Урок длился четыре часа, но каждые 15 минут – короткая пауза для физкультуры или йоги. Затем следовал обед, двухчасовой сон. А вечером, с 17 до 23 часов, – музицирование, чтение, прослушивание кассет, пластинок. В дни, когда приходилось посещать общеобразовательную школу, приведенный выше график вступал в силу с момента обеда.
Но, признается нынче Полина, из-за активных гастролей уже с первого класса она появлялась в школе редко, не чаще одного раза в месяц. По мнению отца, дочь всегда была бодра, ничем не болела. «Разумно напряженный» ритм жизни с лихвой окупался активным отдыхом, посещением музеев, художественных галерей, путешествиями по самым привлекательным уголкам страны. Особенно памятна девочке Одесса, где кроме всего прочего ей раз в год позволялось полакомиться мороженым: здоровье – прежде всего!
Впервые Полина выступила с концертом в шесть лет в Большом зале консерватории Вильнюса. В девять лет в один вечер в Большом зале Одесской филармонии она исполнила Пятый концерт Бетховена и фортепианный концерт Шумана, что оказалось беспрецедентным явлением в мировой музыкальной практике. В 1986 году состоялся дебют одиннадцатилетней пианистки в Большом зале Московской консерватории, привлекший внимание многочисленных зарубежных телекомпаний, снявших о ней несколько фильмов, демонстрировавшихся в Америке и в странах Европы. Но в 13 лет Полина не выдержала нервных перегрузок и сбежала от отца. Был громкий скандал.
В 1989 году она продолжила музыкальное образование в Ленинграде у знаменитого педагога Марины Вольф, а позднее окончила ассистентуру-стажировку Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского в классе профессора Веры Горностаевой.
Сегодня Полина Осетинская выступает в лучших концертных залах мира. Она не только знаменитая на весь мир музыкантка, но и любящая жена, прекрасная мать и великолепный собеседник.

– В этом году во всем мире празднуется юбилей Шумана, и мне не хочется оставаться в стороне. Хотя, если говорить о том, что я люблю играть, – это одно. А если о том, что чаще всего исполняю, – это другое. Потому что в ситуацию «оркестр-солист» свои коррективы постоянно вносит политика заказа. Чаще всего мне звонят и говорят: «Полина, мы очень хотим концерт Моцарта». Я отвечаю: «А я хочу концерт Бриттена». И начинается: у нас нет нот, нужно заказывать партитуру в Англии, а на это нет денег. Это вечная борьба. Лично я люблю больше всего играть концерт Шостаковича, оба концерта Брамса. Ну и, пожалуй, все. Бетховен, Моцарт, Чайковский – это все не мои любимые авторы. Это любимые авторы других пианистов.

– Это произошло само собой. Поначалу я ведь вообще не хотела ничего писать. Долго отказывалась. Потом думала написать красивую сказку, обойти острые моменты. Но когда написала первую главу, то поняла, что надо писать либо как было на самом деле, либо вообще ничего. Вообще-то откровений там не так много. Их могло быть гораздо больше.

– Нет. Не вижу в этом смысла.

– Я точно помню, это были 1985-1986-е годы. Вокруг меня был ажиотаж! Ну еще бы, маленькая девочка в розовом бантике играет на рояле. Этакий аттракцион. По-моему, людям нравилось (смеется). Кстати, когда я работала над книгой, то, покопавшись в своем архиве, обнаружила вырезки из алматинских газет, где меня хвалили. Какую-то часть я процитировала в книге. Знаете, мне было очень приятно!

Вот отчет казахской прессы: «Вначале было полное потрясение от услышанного. Маленькая девочка, которой в тот день исполнилось 11 лет, у нас в Алма-Ате, в зале Казгосфилармонии им. Джамбула, с Государственным симфоническим оркестром КазССР под управлением дирижера Игоря Головчина исполнила Рапсодию на тему Паганини Рахманинова, а на второй день – Концерт № 2 Сен-Санса. И это было вторым потрясением. Переполненный зал стоя аплодировал, у многих на глазах были слезы, а она, веселая и счастливая, кланялась и смотрела на папу, сидящего в первом ряду. А потом после очередного «бис» стремительно бросалась к роялю и сама объявляла: «Рахманинов. «Маргаритки». И так четыре, а во второй день пять раз».

– Да, было дело. В одном таком проекте должны были выступать группа «Колибри», группа «Пепси», прочие. Мне предлагали исполнить песню Майка Науменко «Ты дрянь». И аккомпанировать. Но проект не осуществился. И, честно говоря, я не расстроилась по этому поводу. Я как-то не очень себе представляю подобное действо.

– Сразу и не вспомнишь… (Думает.) Мне за жизнь столько советов давали! Все так любят это делать!

– Я люблю давать мастер-классы. Взращивать учеников годами я не способна, у меня нет терпения. На мастер-классе я вижусь с музыкантом один раз. И после я спокойна и счастлива, потому что на тот момент передала ему все, что могла. А представляете, он приходит на следующий день и ничего из того, что я ему объясняла накануне, не делает. Как-то не хочется работать в пустоту. Вот режим такого энергичного и краткого вливания мне очень подходит. Кстати, в моей жизни это случалось неоднократно. Уроки некоторых педагогов кардинально меняли мой взгляд на некоторые вещи.

– Да уж, фортепианная промышленность работает в огромных масштабах. По-моему, уже и до Зимбабве докатилось. Если сесть и подумать об этом на трезвую голову, можно, конечно, сразу пойти и повеситься (смеется). Или просто перестать играть на рояле. Но меня это как-то не волнует. У меня есть своя публика, свои интересы, и я трачу свою жизнь на то, что мне нравится.

– Ха! Покажите мне того, кто не волнуется. Хотя, конечно, на всякое правило найдется исключение. Такие уникумы есть. Расскажет анекдот, захохочет на все закулисье, и раз – пошел на сцену. Но их очень мало. Михаил Плетнев говорил, что из-за волнения он делает на сцене максимум 30 процентов из того, что он хотел бы сделать. Это вообще больной вопрос для творческих людей. У некоторых сценическое волнение может даже привести к отказу от концертной деятельности. Бороться можно двумя способами – работой с грамотным психологом и активной концертной деятельностью. Чем меньше концертов, тем больше перед ними волнуешься.

– Пару раз за жизнь я их отращивала. Но они только-только отрастали вот так (показывает), и уже надо было их стричь, чтобы готовиться к концерту. Это вообще неудобно, они цепляются, ломаются. Я вообще не люблю длинные ногти, мне кажется, это настолько неестественно. Мне нравятся ухоженные руки без ногтей. А неухоженные руки – не нравятся! (Смеется.)

– Ой, ну как можно ее любить? Она же только средство, чтобы скрыть следы чего-то этакого. Мы же не любим средства. Вы любите зубную пасту? Я люблю. Я встаю каждое утро и говорю: «Доброе утро, зубная паста. Я тебя люблю!» (Смеется.)

– (Смеется.) Да вот буквально сразу же. Презентация моей книги «Прощай грусть!» состоялась 18 января 2009 года. На следующий день я улетала в Америку и почувствовала легкое недомогание. Подумала, что простудилась. А как прилетела в Америку, поняла, что беременна. Материнство – величайшее переживание! Оно не может не изменить настоящую женщину в лучшую сторону.

«Я вынуждена сделать необходимое добавление, без которого нельзя до конца понять причины, побудившие меня к уходу от отца. Как я уже сказала, я менялась, постепенно приобретая женские признаки. Вечером дня, свободного от съемки, у нас собрались гости для томного суаре. Проснувшись и надев красивое бархатное платье, я вышла в гостиную и принялась хозяйничать, разливая чай и занимая гостей светским разговором. Я чувствовала себя такой изысканной, такой женственной в этом платьишке, и гости во мне это ощущение всячески поддерживали, кокетничали и делали комплименты.
Вскоре пришел отец – он водил некую даму в ресторан, после чего она покинула его общество, что привело его в крайнее раздражение. Мрачно плюхнувшись за стол, он потребовал, чтобы я немедленно сыграла Восемнадцатый, терцовый этюд Шопена.
Сыграла. Начал ходить по комнате: «Быстрее! Еще быстрее! Еще раз, быстрее!» На четвертый раз у меня заболела рука, и я имела неосторожность об этом сообщить. Он подошел, одним движением сверху донизу разодрал на мне платье. Несколько раз ударив, швырнул головой о батарею, протащил по полу и усадил голую за рояль, проорав: «Играй быстрее, сволочь!»
Я играла, заливая клавиатуру и себя кровью. В комнате было пять мужчин. Но ни один из них не пошевелился, и двадцать лет это не перестает меня удивлять».
«Мне не позволялось быть или казаться несчастливой. Это была какая-то уж совсем мудреная схема, по которой я обязана была ежесекундно испытывать и излучать счастье. Я научилась этому обратному аутотренингу, и никто никогда не видел меня неулыбчивой, грустной. Никому не приходило в голову, что находится за фасадом. Именно поэтому все так недоумевали, когда я сбежала из дома: «Вы видели ее интервью? Она рассказывала какие-то ужасы, а совсем недавно по телевизору говорила, что им с отцом так хорошо вместе!» Но мне не разрешалось говорить что-либо иное, даже когда я давала интервью с разбитыми в кровь губами и дрожащим от слез подбородком.
Он по-своему меня очень любил, как мы любим то, во что вкладываем много труда, сил и своих нереализованных амбиций. И с чего рассчитываем всю жизнь получать дивиденды, ведя в старости мирную жизнь рантье. Чем любил? Требовательностью, жестокостью, воспитанием, которое искалечило во мне многое, но научило меня выживать и сделало сильнее.
А еще так: мог прийти в пять утра из ресторана, сесть на моей кровати и, роняя пьяные слезы, гладить меня по голове и говорить: «Мось, Мосеночек мой любимый» – это было мое домашнее прозвище. Поплакав три минуты, тут же переходил в противоположное состояние: требовал, чтобы я встала и немедленно сыграла что-нибудь, и если я говорила: «Папа, я же сплю», стаскивал меня с кровати и бил ногами, крича: «Ты ничтожество! Это я тебя создал! Я гений, а ты никто! Без меня ты сдохнешь под забором, тварь! Бездарная амеба!»